Голубой лярд

Трагедия в 1 действии

Действующие лица:

Милий Велюров – известный писатель
Владислав Серокин – известный писатель
Прохожий с собачкой

Действие происходит на бульваре в центре большого города. Велюров сидит на скамейке, иногда смотрит по сторонам и потом стучит по клавиатуре ноутбука. Появляется Серокин.

Серокин: (подходя к Велюрову и протягивая ему руку) Здравствуй, Миля! Я вижу, работаешь, что называется, на ходу...
Велюров: (привставая, пожимает протянутую руку) Привет, Влад! Давненько мы с тобой не виделись...
Серокин: (садится рядом) Да уж. Всё как-то на расстоянии...
Велюров: (улыбаясь) Добавь: и к тому же бессловесно...
Серокин: (тоже улыбаясь) Уж да уж. Чувствуем мы как-то друг друга.
Велюров: Что да – то да. Но вот почему ты вдруг захотел со мной прямо-таки увидеться - догадаться пока не могу. Не думаю, что хочешь попросить денег взаймы.
Серокин: Подожди, всё объясню. Но сначала хочу поблагодарить тебя.
Велюров: Это еще за что?
Серокин: За моих «опричников».
Велюров: То есть?
Серокин: Был у меня такой период - не знал о чем писать дальше. А тут ты подоспел со своим (поёт на мотив Интернационала) «это есть наш последний и решительный шанс», и там в конце насчет диктатуры. Круто! Этого для меня было достаточно. Дальше, сам знаешь, дело техники.
Велюров: Ну тогда и я должен тебя поблагодарить. Ты своим «голубым салом» такую дыру в моем сердце проел, что я только и думал о том, как же с этим всеохватным говноедством бороться, и вот - решился на этот «последний и решительный шанс». Так говоришь – понравился он тебе?
Серокин: Понравился... Есть, конечно, пара вопросов. Скажи, отчего ты так гомосексуалистов ненавидишь? Не знай я тебя, мог бы грешным делом подумать, что ты и сам такой, хотя бы частично. Это как самые громкие антисемиты – те, у которых кто-то в предках еврей.
Велюров: (смеётся) Да это я так, для аромата добавляю.
Серокин: (тоже смеётся) А то правда, если тебя этот вопрос действительно беспокоит, то просто подумай: а что такое самоудовлетворение? (А этим, между прочим, все, даже и святые отцы-целибатники не брезгуют). А это есть не что иное как автогомосексуализм. (Оба долго смеются).
Велюров: Давно так не смеялся. Расскажи еще что-нибудь про меня!
Серокин: Пожалуйста. Дочитал я твой «последний и решительный шанс» до конца и думаю: ну всё, Миля сейчас на коня, шашку наголо и вперед, за власть Диктатора! За Святую Реформацию!
Велюров: (хохочет, толкает Серокина в бок) Погоди, дай отсмеяться...
Серокин: Между прочим, ты по Владимиру Ильичу иногда прохаживаешься, а ведь был он писатель посильнее нас с тобой, и всё как написал - так и сделал: всех раздел и всех поимел. Ты тоже сумел всех раздеть, но... впендюривать не стал. Хотя удовольствие и получил. Это называется эксгибиционизм.
Велюров: (перествая смеяться) Да, это всё смешно. Но давай ближе к делу: зачем же я тебе понадобился?
Серокин: (делает паузу, потом смотрит Велюрову прямо в глаза) Скажи, где ты достаешь голубое сало?
Велюров: (оцепенел, потом отворачивается, опуская голову) Ты о чем?
Серокин: О том самом.
Велюров: Да будет тебе, это ж ты сам всё и выдумал, не надо меня дурачить.
Серокин: Колись, говорю!

В этот момент на аллее появляется Прохожий с собачкой. Поравнявшись со скамейкой, собачка приседает и оставляет на дорожке небольшую кучку. Оба двигаются дальше.

Велюров: Влад, это по твоей части.
Серокин: (достает из кармана пластиковый пакет, размахивает им и кричит) Господин собаковод, у меня для вас кое-что есть!

Прохожий возвращается, молча убирает экскременты и быстро удаляется.

Серокин: Собачьим дерьмом я не увлекаюсь. А пакет? Остался от завтрака. Так ты не ответил на мой вопрос.
Велюров: Влад, ответь ты мне сначала, но только честно, это для меня очень важно: кто тебе об этом сказал?
Серокин: Никто, Миля, никто. Я сам тебя вычислил. Не веришь? Так вот слушай. Читаю это я твой «последний и решительный шанс» и думаю: да у Мили прямо как голубое сало завязалось. А до того, знаю, тебе своего, нутряного и не надо было, ты всё ездил туда-сюда, работы менял. В общем, снаружи получал всё творческое питание. Ну хорошо, читаю дальше и вдруг стоп: что такое, кончилось голубое сало! Это когда ты про диктатуру и реформацию пошел. Ну сало, конечно, это всё смех смехом, а все-таки что произошло? И тут стали мне в голову похожие случаи приходить. Лев Толстой так хорошо по писательской части трудился, а потом вдруг православный столп отечества стал рубить вдоль и поперек. Или Солженицын, сам помнишь, как было: вернулся в Россию и стал всем объяснять, как надо её переделывать. А ведь у них-то наверняка было бы голубое сало, если б таковое существовало в природе. И однажды, когда оно у них иссякало... И я опять подумал о тебе, Миля, и тут мне вдруг стало страшно. Значит, это вовсе не фантазия?
Велюров: (изумленно) Влад, ты...ты гений. У меня действительно тогда кончилось сало.
Серокин: Не нутряное же?
Велюров: Нутряное... Только не моё.
Серокин: Ага... Так вот и скажи, где берешь.
Велюров: А зачем тебе?
Серокин: За тем же, зачем и тебе.
Велюров: Влад, ты и так хорош! Умоляю тебя, давай не будем об этом.
Серокин: Раз уж ты признался, я не отстану. Всё равно выслежу тебя.
Велюров: (долго и пристально смотрит на Серокина) Ну как хочешь, я тебя предупредил. Слушай. Это твое голубое сало - занозило оно мое сознание, и стал я мечтать о нём, хотя, ты прав – и не особенно оно мне было нужно. И стал я ходить по рынкам и спрашивать о нём, как бы в шутку, и отказывали мне тоже шутливо, хотя иногда и всерьез. Один здоровенный детина, поинтересовавшись, сколько могу заплатить, предложил взамен достать голубой крови. В общем, нет и нет. Но я продолжал искать, и однажды один смуглый, не знаю кто, думаю, из Средней Азии, стал меня расспрашивать: а что это, и зачем это. Я ему кое-как объяснил, дескать, для стимулирования творчества. Он внимательно выслушал и сказал, что сейчас у него такого нет, но месяца через два может быть. Через два месяца он действительно опять появился на рынке и, увидев меня, заулыбался. Открыл боченок и говорит: вот оно твоё голубое сало, попробуй, не отравишься, и в доказательство окунает туда палец и облизывает его. Я тоже окунул палец, достаю – мягкое такое, как лярд, знаешь, свиное сало такое. Отец мне рассказывал, во время войны американцы такое в Россию завозили, в порядке помощи. Попробовал – вкусное. И голубое. Спрашиваю осторожно: кого-то пришлось убить? Не без этого, отвечает, и заметив мой испуг, добавляет: да не человека. Свинью. Сам-то я её не ем, но для тебя сделал. Тут я возмутился: что ж ты мне тут впариваешь! А свинья-то непростая, говорит он. Я её последний месяц свежими маковыми стеблями и головками откармливал...
Серокин: (в задумчивости) Вона... И как ты это сало потреблял?
Велюров: А как отец рассказывал: мазал на черный хлеб и слегка подсаливал.
Серокин: И помогало?
Велюров: Хха! Да ты ж сам мне комплимент сделал, забыл?
Серокин: Верно. А что было дальше?
Велюров: Купил я литровую банку, на пробу. Начал работать, чувствую – пошло дело, как на крыльях. Поглядываю, как в банке убавляется – эх, думаю, может не хватить до конца, и вообще надо всё забрать. Я с утра на рынок, а на том месте милиция разбирается, убили, оказывается, ночью моего благодетеля. Бритоголовые, тырдын-тырды... Так и не хватило мне немного до конца, как ты и догадался.
Серокин: Ну а сам-то ты не заметил, что что-то не так?
Велюров: Не знаю, Влад, видимо, заметил, но сделать ничего не мог. Странно это, но видишь – не я первый...

На другом конце аллеи появляется теперь уже знакомый Прохожий с собачкой. Не глядя на сидящих на скамейке, он быстро проходит мимо. Велюров и Сорокин молча провожают его взглядом.

Серокин: Теперь, наверно, не можешь жить без голубого сала?
Велюров: А я и не собираюсь.
Серокин: Неужели решил наладить своё производство? На даче, небось?
Велюров: Догадливый ты очень, Влад. И потому – ты уж извини – оставить тебя в живых я не могу.

Оба мгновенно выхватывают пистолеты и одновременно стреляют друг в друга. Оба остаются неподвижно сидеть на скамейке, прислонившись друг к другу.

Занавес

Иосиф Бененсон
Ноябрь 2009 г.