Wednesday, August 31, 2011

Поэтический лакмус



Бывает, что человек влюбляется, но не может определенно понять, что это: глубокое чувство или мимолетное увлечение. Такое однажды приключилось и с Алексеем Константиновичем Толстым, который сделал об этом запись, начинающуюся словами

Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.

Дальше Толстой описывает подробности внешности так поразившей его женщины, её голос, преследующие его с тех пор грезы, и заканчивает как раз такого рода сомнением:

Люблю ли тебя – я не знаю,
Но кажется мне, что люблю!

Тем, кто захочет освежить в памяти полный текст этого стихотворения, рекомендую послушать Сергея Яковлевича Лемешева: http://www.youtube.com/watch?v=jXQVb7zd6xg

Конечно, по прошествии некоторого времени человек сможет лучше разобраться, что с ним происходит. Но часто хочется, а иногда просто необходимо получить ответ побыстрее. И здесь можно позавидовать возможностям химии, которая способна, например, в один момент определить, что это за жидкость в стаканчике: щёлочь или кислота? Окунаем в стаканчик лакмусовую бумагу, вынимаем, и если она покраснела, то это кислота, а если посинела, то щёлочь. Если жидкость нейтральна, например, чистая вода, то цвет лакмуса не изменится.

Вот бы что-нибудь такое насчет любви... Конечно, определенные химические изменения во влюбленном человеке происходят, но предмет этот совершенно не изучен и вряд ли будет исследоваться в будущем. А что-нибудь не химическое? Есть такое: рассказать о своих чувствах другому человеку. Но это очень ненадежно (есть много примеров в литературе), а иногда и опасно (еще больше примеров в литературе). Что еще? Можно попробовать самому обратиться к литературе с целью отыскать похожий случай и посмотреть, что там было дальше. Но мы знаем: похожий-то может быть и похожий, но мельчайшее несоответствие, и все пойдет не так.

Мне кажется, я нашел решение, с помощью литературы, но с другим поворотом. Я хочу порекомендовать стихи-лакмус, которые влюбленным человеком будут восприниматься как волнующие стихи о любви, а человеком не влюбленным или влюбленным, но не очень – как серьезная и в то же время пламенная философия души и космоса. Если, конечно, этот человек имеет хоть малейшую склонность к философии.

Вот первая строфа:

Взобраться на высокую вершину
Не так-то просто.
Далеко не каждый
Готов поверить, что вершина есть.

Исключительно глубокая и красивая мысль. О чем это? О любом созидательном человеческом деянии, требующем большого напряжения мысли и сил. А также и о любви, потому что далеко не каждый готов поверить, что любовь может быть глубоким и всеобъемлющим чувством.

Вот две следующие строфы, где вы опять можете почувствовать возможность двойственной интерпретации – разумом или чувствами:

А сердце - центр и точка поворота.
Отсюда путь ведет и вверх и вниз.

А сердце - ключ в сверкающие сферы
И первый такт музыки этих сфер.   

Дальше я цитировать не буду, там еще много. Произведение называется «Ступени», его автор – Валентин Сидоров (1932-1999), могучий интерпретатор индийской культурной традиции и философии на языке русской поэзии. Полный текст здесь: http://www.schastye.ru/stupeni

Возможно, вы не сможете прочитать всё сразу, потому что придется иногда останавливаться, чтобы осмыслить прочитанное. А некоторым из вас эти стихи покажутся заумными или, наоборот, пустыми. Как вода. В таком случае не расстраивайтесь и не злитесь. Вернитесь к ним потом, попозже, может быть и через годы. И однажды вы увидите, как они окрасятся для вас в красный или синий цвет, в зависимости от вашего состояния в тот момент.

Иосиф Бененсон
31 августа 2011 г.

Thursday, August 18, 2011

Ярви


Имя Ярви давно уже ассоциируется с известным дирижером эстонского происхождения Неэме Ярви. Он и сегодня в добром здравии, и продолжает концертировать и руководить лучшими оркестрами в разных странах. Мне всегда нравилось, как он интерпретирует и как выглядит за пультом. Но имя это звучит для меня приятно не только поэтому. Был и другой Ярви, который прожил со мной много лет и оставил о себе яркие и теплые воспоминания. Его полное имя было Ярви Ковердайл Старлайт. Так было записано в родословной.

Вы уже догадались, что он был собакой. Слово «собака», женского рода, по отношению к нему в моем сознании как-то не приклеивалось, и не только потому, что он был другого рода. Не приклеивалось также и слово «кобель», хотя среди собаководов это нормальный термин, и он обладал всеми признаками, и качествами, и повадками кобеля. Но слово это всё же грубоватое, не соответствовавшее его внешности (в моём представлении). Одна наша знакомая называла его лордом. А жители карпатских полонин, где мы с ним однажды прошлись, встречая его, шептали: це панский пэс. Так что для меня, да и для всех членов нашей семьи он всегда был только Ярви, или, ласкательно, Ярвуша. Вот посмотрите на него, это как раз в Карпатах, в начале семидесятых годов. Рядом – Галя, с которой вы, наверно, уже знакомы по рассказу о самодеятельной опере. Дальше появится и Володя, его вы видели в Фанских горах.

 
Но Ярвушей он стал не сразу, и имя Ярви дали ему не мы, а его первый хозяин. А мы у него были даже не вторые, а третьи. И тот, кто когда-либо имел дело с большими собаками, уже понимает, что это могло означать. Но мы тогда ничего не понимали, это была первая собака в нашей жизни. Собаку захотел Володя, я сопротивлялся дольше всех, но под напором троих – включая тёщу – скоро сдался. Какую собаку? Их так много разных. Галина сотрудница, которая была в курсе дел, порекомендовала одну «очень красивую». Первый хозяин продал её, потому что уезжал за границу. Второй, как я понял позже, просто не справился. Собака действительно оказалась красивой, молодой (немного больше года), красиво бегала и прыгала через перекладину. И мы клюнули.

Через два дня в нашем доме поселился ужас, Ярви стал хозяином положения. Он не отказывался от пищи, терпимо вел себя на поводке. Но систематически и без видимой причины приходил в состояие крайней злости – нас он не признавал. Это могло выглядеть так: сижу за письменным столом, он спокойно лежит рядом на полу, вдруг начинает рычать, зубы оскаливаются, губы дрожат, я пытаюсь его утихомирить словами, а он вцепляется мне зубами в ступню. Больно, но чувствую, что насквозь не прокусывает. Уже хорошо. Хватаю его крепко за шкирку и, пытаясь оторвать от ноги, говорю ему что-то угрожающее. В конце концов отпускает.

Тёщу он загонял на диван, она забивалась в угол и закрывалась одеялом. Гале он однажды во дворе вцепился в руку пониже локтя, не понравилось ему, что она его куда-то не пустила. Хорошо, что дело было зимой, толстое пальто, и рядом оказался опытный сосед-собаковод, который отхлестал Ярви своим поводком. Володю Ярви не трогал, наверно, понимал, что это ребенок, и это как-то говорило в его пользу.

Мы терпели две недели и, наконец, всё, больше не можем. Расклеили объявления на соседних домах и столбах. После нескольких холостых звонков появилась семья, проявившая реальный интерес. Молодые супруги и девочка, примерно володиного возраста; мы встретились около магазина, неподалеку от моего дома. Я спустил Ярви с поводка, чтобы они видели, что он хорошо ведет себя даже при большом скоплении народа. Обычно в таких случаях он спокойно ходил вокруг, не лая, никого не пугая и останавливая на себе взоры многочисленных прохожих.

Но в этот раз он никуда не ушел, сел напротив меня и не спускал с меня глаз. Покупателям он понравился, девочка была просто заворожена. Я объяснил, что пёс не простой, и придется проявить волю, чтобы его приручить. Они сказали – берем, но если у нас не получится, приведем обратно. Это для Ярви было бы уж слишком, и я твердо сказал: нет, если берете, то насовсем.

Ярви смотрел на меня не отрываясь, и у меня было полное впечатление, что он понимает, что происходит. Покупатели стали совещаться, а я подумал: если они сейчас откажутся, то всё, оставлю его себе несмотря ни на что.

Они не согласились, и я сказал: - Ну что, Ярви, пошли домой?  Это он тоже понял. Я не стал брать его на поводок, и он спокойно пошел рядом, до самых дверей. Мои домочадцы молча одобрили моё решение. Трудности потом продолжались еще в течение года, но мы справились и стали лучшими друзьями. Летом, когда мы втроём отправлялись в поход, Ярви оставался с тещей на даче, и она ходила с ним в лес за грибами, к большому удовольствию для обоих.

Но однажды мы решили взять Ярви с собой на Карпаты, пусть посмотрит на мир вокруг. В аэропорту надо было взять для него билет. Залез Ярви на весы, они показали хорошо за тридцать. Смотрю, весовщик пишет в квитанции двадцать семь, и я указал ему на ошибку. Весовщик ответил, не поднимая глаз: - У меня тоже большая собака.  Ну что ж, спасибо, мы с Ярви спорить не стали. В самолете он улегся в проходе и держался спокойно. Но при посадке повел себя вполне по-человечески, демонстрируя явные признаки морской болезни.

Мы собирались идти через горы, и добравшись до исходного пункта, поставили палатку, дело близилось к ночи.

 
Длина палатки была больше моего роста, и от пяток до входа было достаточно свободного места. Там и улегся Ярви. Ночью я проснулся от легкого храпа прямо над моим ухом. Осторожно протянул руку – это был Ярви, рядом со мной, вытянувшийся во весь рост. Так повторялось и все последующие ночи.

Рано утром мы были разбужены громкими голосами. Два человека верхом на лошадях, в форме объездчиков заповедника. - В заповедник собакам нельзя, собирайтесь и уходите. - А на полонинах тоже заповедник? - Везде заповедник. - А кто может разрешить? - Только управлящий.

К счастью, Управление было недалеко, и мы с Ярви вошли прямо в кабинет управляющего, благо секретаря у него не было. - Садись, - говорю я Ярви (так лучше  был виден его роскошный белый воротник). А управлящему говорю: - Извините, не знал я ваших правил, что ж теперь делать? – Хорошо, говорит, идите, только всегда на поводке. Я предупрежу всех по дороге. Увидят, если не так – застрелят.

Спасибо и на том. Жаль, не удалось Ярви побегать по карпатским просторам и красивым буковым лесам, но кое что вкусил и он. Предствьте себе: большая старая береза. Но, оказывается, это и не береза вовсе, а дикая черешня. Ягоды красные и сладкие, Ярви они очень понравились.

 
Не хотелось быстро уходить отсюда, и Володя сплел для Ярви венок.

 
В конце пути, в Кобылецкой Поляне, мы поставили палатку на территории турбазы, оставили в ней Ярви, привязав его  внутри к стойке палатки, закрыли вход на молнию и пошли в колыбу жарить шашлыки. Вскоре к нам подошел инструктор и говорит: - У вас собака? – Да, отвечаю, она в палатке, её не видно, не слышно. – А ну, пойдем посмотрим!

Подошли. Тишина. Инструктор постучал палкой по оттяжкам палатки – изнутри никакой реакции. Постучал по самой палатке, что-то громко приговаривая. Полная тишина. – А можно я внутрь загляну? – Только осторожно, говорю. Он начал расстёгивать молнию, и в этот момент Ярви бросился ко входу с грозным рыком. Инструктор отскочил, а я подошел и закрыл молнию обратно. И опять тишина. – Неплохо, - сказал инструктор и ушел, а я вернулся в колыбу, и потом мы принесли Ярви его порцию шашлыка.

Пришлось ему и побывать отцом своего потомства, но это было организовано и обыденно. Другое дело – случай, когда лорд повел себя лордом. В соседнем доме жила королевская пуделиха, крупная, почти с Ярви ростом. Однажды, едва мы вышли из подъезда, Ярви безошибочно побежал к этому дому: в этот момент хозяйка выгуливла свою леди, которая в эти дни была в состоянии особой привлекательности. Сначала Ярви решил завоевать её кавалерийским наскоком, но она уворачивалась, потом стала огрызаться. И когда Ярви понял, что всё бесполезно, он упал перед ней на локти передних лап и из его груди вырвался жалобно-умоляющий стон.

А в соседнем подъезде жила кошка, которая его любила, и он это знал. Если мы выходили гулять в тот момент, когда она сидела около своего подъезда, он не пытался её припугнуть, как делал это с другими кошками, и она потом шла за нами, на небольшом отдалении, а он искоса поглядвал на неё, проверяя, здесь ли она.

Вот таким был Ярви. Ковердайл Старлайт. И если б в то время дирижер узнал, что его именем назвали эту собаку, я не думаю, что он расстроился бы.


Иосиф Бененсон
18 августа 2011 г.

Wednesday, August 10, 2011

Большие шахматы



Шахматы – очень популярная игра, и настолько увлекательная, что даже компьютеры заразились ею и так преуспели, что лучшие из них не оставляют никаких шансов любому шахматисту.

В шахматы играют вдвоем, у игроков совершенно одинаковые армии фигур, противостоящие друг другу. Вот посмотрите, как красиво выглядит начальная позиция шахмат: сплошной строй солдат-пешек плотно прикрывает короля с королевой (которую почему-то называют ферзём), и защищает также их транспортные средства – слонов, коней и ладьи.

 
И нет бы оставаться в этой стройной мирной позиции на радость всем живущим, так нет – бросаются друг на друга. Ряды солдат нарушаются, они падают замертво, следом за ними гибнут слоны, кони, и даже, сплошь и рядом, не удается уцелеть королеве. К концу игры поле боя часто представляет собой полную разруху и запустение, два обессилевших короля с кучкой приближенных теснят друг друга, и все ради чего? Кто первый скажет свему противнику: мат! Правда, до этого обычно не доходит, проигрывающая сторона, видя, что поражение неизбежно, предпочитает сдаться: кому охота выслушивать мат в свой адрес? Но мат все равно витает в воздухе, такая уж это игра..

А что же дальше? Следуют команды: встать! построиться! равняйсь! шагом – марш! И начинается следующее сражение - сегодня же, или завтра, или... потом – но оно будет.
Но кто это смеет отдавать приказы королю с королевой и, через их головы, всему остальному войску? А это те, кто стоит за их спиной. Вообще-то, они, в основном, сидят – на стульях, в креслах,  но по сути происходящего – стоят. В простейшем случае это, например, два солдата-товарища, которые служат «в одним и тем полке». Но их следующая партия может завтра не состояться, если раздадутся команды: встать! построиться! шагом – марш!

И тогда начинается совсем другая игра, в которой начштаба полка, казалось бы, и разыгрывает на своем столе свою партию, но фактически является слоном на столе начштаба дивизии. А тот, в свою очередь, является конем на столе начштаба армии, который, в свою очередь, ... и так далее. Такие вот многоярусные шахматы. И команды встать! построиться! шагом – марш!, фактически отдаются одним лицом: верховным главнокомандующим, или президентом, или кайзером, и тому подобное. Все остальные срабатывают по цепочке.

Естественно, на противоположной стороне доски этих больших шахмат происходит то же самое, но с некоторым отличием от обычных шахмат: первоначальные силы сторон могут быть не равны.

История знает много гроссмейстеров больших шахмат. Например, Наполеон Бонапарт, который сумел стать чемпионом Европы. Помимо шахмат, он обладал и другими способностями, которые вполне мог бы применить на стезе общественного благополучия. Но шахматы – как наркотик. И поэтому: всем встать! построиться! шагом – марш! Только на этот раз Наполеон сам получил крепкий русский мат.

Аналогичная судьба постигла другого европейского гроссмейстера – Гитлера. Но воспитанники победоносной сталинской шахматной школы решили, что настала пора стать чемпионами мира. Тут уж игра шагнула по континентам и через океан, и чуть было не закончилась взаимным и всеобщим матом. Но, слава богу, дальше кузькиной матери дело не пошло.

Да, большие шахматы – вещь нехорошая. Но не самая плохая. Хуже всего – это когда гроссмейстеру больше не с кем играть. И тогда ему больше не нужна армия, а значит не нужны и люди. Так, несколько слонов и коней для транспортных нужд и личной охраны, взвод солдат для личного огорода, и несколько шахматных мастеров для легкой игры в обычные шахматы. Примерно, вот так:

 
Слава богу, опять же, что на Земле такой ситуации пока не случилось. А вот на другой планете случилось, и как это выглядело, подробно описал Иван Ефремов в своей книге «Час Быка». Там почти всю молодежь, достигавшую двадцати пяти лет, с большой помпой и под приятную музыку отправляли на тот свет. Остатки тех, кто сопротивлялся власти  «трех толстяков» в удаленных частях планеты, разыскивали и добивали.

Книга вышла в 1968 году, и это означало, что цензоры Главлита не нашли в ней ничего крамольного. Но очень скоро более внимательные читатели обнаружили, и не без основания, что это может быть не что иное, как завуалированное описание апофеоза идеи победы коммунизма во всем мире. Книга была немедленно изъята из продажи и из всех библиотек, и стала снова доступна публике только в конце восьмидесятых годов.

Иван Ефремов не сразу пришел к пониманию исключительной для будущего человечества опасности унитарного земного правительства, причем с любой идеологией, не обязательно коммунистической. В своей предыдущей книге «Туманность Андромеды» (1957 г.) он  любовно описал далекое будущее Земли, во главе которой стояло разумное, квалифицированное и доброе правительство. Однако, как видим, порожденная им красивая картина не выдержала испытания временем в его же собственном сознании.

То есть, мысль такая: пока на Земле существуют хотя бы два противостоящих друг другу больших гроссмейстера, жизнь продолжается, прогресс продолжается, и есть надежда слетать на выходные в Туманность Андромеды. Но если один из них повергнет другого, это будет означать коллапс цивилизации.

Пока что мы еще далеки от такой ситуации, слишком уж много разнополярных стычек на земных меридианах. И к тому же в области больших шахмат возникли весьма приятные и обнадеживающие картинки. Вот, например, такая:

 
Это не что иное, как сессия Генеральной Ассамблеи ООН. Если в обычных шахматах короли не могут вставать вплотную друг к другу, то здесь – пожалуйста, и, заметьте, они друг друга не едят и мата вслух не обьявляют. Хотя в голове у некоторых и есть такое желание.

Вот еще более приятный пример:

 
Это конкурс на звание «Мисс Вселенная». На сцене королевы красоты со всех стран мира. Все ослепительно улыбаются, друг друга не царапают и не скандалят, даже если и не подымаются на подиум победителей.

Так что - живем дальше, и с надеждами на лучшее будущее. Или, хотя бы, просто на будущее.

Иосиф Бененсон
10 августа 2011 г.

Tuesday, August 2, 2011

Девочки, возьмите вставочки в ручки!

Сегодня мы набираем тексты на клавиатуре компьютера, или же прямо на экране ноутбука или айфона. Но пишущие ручки ещё в ходу – шариковые, фломастеры и другие, и детей в начальной школе учат, как с ними обращаться. Однако, перьевую ручку, какой писали в моем детстве все – и дети, и взрослые, окуная перо в чернильницу – сегодня найти уже трудно. Разве что у любителя ручной каллиграфии.

Простейшая и абсолютно дешевая перьевая ручка была похожа на круглый карандаш: такой же длины и диаметра деревянный стержень, естественно – без грифеля, с напрессованным на конце цилиндриком из тонкой жести, в который можно было плотно вставить стальное перо. А можно было и вынуть его, чтобы поменять на другое. Такую ручку так и называли: «ручка» (в отличие от появлявшихся уже тогда перьевых ручек с зарядом чернил внутри, которые называли авторучками, или самописками).

Такая терминология была в ходу на всей территории бывшего Советского Союза, за исключением... города Ленинграда. Я узнал об этом случайно, при следующих обстоятельствах. Где-то в начале моей трудовой деятельности, сидел я за своим рабочим столом и с помощью ручки, окуная её в тушь, исправлял мелкие ошибки на кальке, снятой перед этим копировщицей с моего чертежа. За соседним столом сидела молодая женщина, конструктор, которую, я запомнил, звали Элеонора Таратынкина. Нечасто встречающееся сочетание имени и фамилии, вот и запомнилось. (Если она сегодня жива-здорова и случайно читает этот текст, то - приветствую через времена и расстояния!)

В то время она недавно вышла замуж и переехала из Ленинграда в Москву. Глядя на мою ручку, периодически окунаемую в тушь рядом с ней, она улыбнулась и сказала: - Учительница в школе нам говорила: - Девочки, возьмите вставочки в ручки!

Она улыбалась, понимая, что для неленинградца это звучало легким шоком: здесь «ручка» означала руку, детскую руку. А вставочка означала ручку в нашем понимании, то есть пишущую ручку. Когда вы узнаёте, что это такое, то смысл начинает просматриваться: перо вставляется в...во что? Во вставочку? Нет, здесь вставочка – это все вместе, все уже вставлено, куда надо.

Сегодня, много-много лет спустя, я подумал, что эта история должна иметь продолжение. Ведь после того как девочки (поясню, что в те времена обучение в школах было раздельным) проучились один-два-три года, учительница больше не напоминала им «девочки, возьмите вставочки в ручки», в этом не было необходимости. А ближе к старшим классам такое напоминание становилось даже опасным: девочки сами, естественным путем начинали интересоваться вставочками, и любые намеки на эту тему были не в интересах школьной дисциплины.

В наши дни – всё то же самое. Девочки интересуются вставочками, ну и конечно, вставочки – девочками. Но в отношении девочек существует одна особенность: если вставочки, за редким исключением, любят писать (для чего они и созданы), то семьдесят процентов девочек (запомните эту цифру) писать не любят. У них нет литературных способностей, и вообще они писать не хотят, за исключением тех случаев, когда им надо создать одно-два-три произведения.

Но до тех пор, пока девочки приобретают вставочку – то ли поженившись, то ли подружившись - они об этом не знают, а когда узнают, то часто делают неправильные выводы или, что еще хуже, принимают неправильные решения.

Например, поначалу, когда не пишется, идут на прием к доктору литературоведения в надежде получить полезные советы. И доктора их дают, но чаще всего умалчиваают о возможном или очевидном попадании пациента в те самые семьдесят процентов. Потому что если откровенно об этом сказать, то пациент уйдет и больше не вернется.

Или, например, думают: не та вставочка, надо бы поменять. Хорошо, если при этом не было написано еще ни одного произведения. А то ведь вы знаете, какие потом бывают баталии по поводу авторских прав. И хорошо, если уже на второй вставочке девочка поймет в чем дело, а то ведь сплошь и рядом приходится дойти и до третьей, если и не дальше.

Но вот, наконец, девочка ясно поняла: вставочка, как таковая, ей совсем не нужна. Какие планы на будущее? Самые практичные (их немного, но они есть) решают: писать я не люблю, но если платят хорошо и постранично, то почему бы и нет? И если кто-то при этом захочет, чтобы я делала вид, что литература – моё любимое занятие, то не так уж это и трудно. Такие девочки, если и не заслуживают общественной похвалы, то, по крайней мере, совершенно честны (то небольшое притворство – не в счет). А в некоторых странах считают, что они приносят определенную пользу и людям, и казне.

Другого типа практичные девочки решают: писать я не люблю, но готова соединиться со вставочкой и может быть даже создавать произведения, но чтобы письменный прибор был с мраморной доской и золотой отделкой, остальное не столь важно. Ну что ж, если они проводят свою роль до конца, то все в поряде. Но часто бывает, что устают, перестают писать и оставляют вставочку в безвоздушном пространстве, а то и уходят, прихватив при этом с собой письменный прибор. Это, конечно, нехорошо.

Бывает и самостоятельные девочки. Они твердо знают, что вставочка им не нужна ни при каких обстоятельствах, и живут в одиночку, или с подругой. И не вздумай кто-нибудь их пожалеть – сами потом пожалеете об этом.

Все остальные девочки, не любящие писать, все-таки предпочитают иметь вставочку рядом, тем более что она обычно приходит в комплекте с дополнительными принадлежностями. Эти девочки, как правило, бескорыстны и просто хотят хороших отношений, которые можно было бы распространить и на их будущие произведения. В таком случае каждая из них должна держать в памяти уже знакомую нам фразу: девочки, возьмите вставочки в ручки! И еще я бы добавил: и не выпускайте! Это не обязательно надо понимать буквально, общий же смысл такой: не оставляйте вставочки без внимания. И тогда можете быть уверены: они всегда будут при вас.

Остаётся вопрос: а что же насчет остальных тридцати процентов девочек, которые определенно имеют склонность к литературе? Здесь всё и проще, и гораздо сложнее, и это совсем другая история,  для которой заголовок этого рассказа не подходит. Хотя, в некоторых ситуациях он и здесь может оказаться полезным.

Иосиф Бененсон
2 августа 2011 г.