«Очерки бурсы» Николая Помяловского увидели свет в 1862 году. Значит, писались они несколько раньше этой даты, а впечатления, послужившие их основой, остались в памяти автора еще раньше – очевидно, когда он сам учился в бурсе. И это получается аккурат за сто лет до меня, что и подтверждается датами его и моего рождений. «Очерки» не были у нас в числе обязательных по школьной программе, но, кажется, рекомендовались для внеклассного чтения. И конечно же, я их тогда не читал, у меня были совсем другие внеклассные увлечения.
Потом, в течение всей моей жизни, «Очерки бурсы» не упоминались в дискурсе культурного общения, и я их опять не читал, и прочитал лишь недавно, открыв просто из любопытства (в интернете). Впечатление было шоковое, в более молодые годы такого бы не было, потому что с тех пор пришлось узнать многое, резонировавшее, как оказалось, с содержанием «Очерков».
Когда волнение первых дней улеглось, я стал вспоминать свою «бурсу», благополучную московскую школу начала пятидесятых годов. Школа была мужская, и это, пожалуй, было единственным сходством с помяловской бурсой. Да разве вот еще что: десятый класс, выпускной, школьники младших классов называли нас «дяденьками», но мы оставались еще во многом детьми со своими не всегда безобидными проделками. Наши выходки не шли ни в какое сравнение с бурсацкими, порой очень жестокими, но отличались, что ли, «своеобразием стиля». Ни о чем подобном я никогда не слышал от кого-либо впоследствии.
Одна из проделок, оказывается, была известна бурсакам. Вот отрывок из Помяловского:
«...Не окончилась еще эта возня, как затеялась новая. - Масло жать! - кричали из угла у печки. Слышно, как толпа пробирается в угол, напирает и < с криками> давит своею массою попавших к стене, <которые> еле дышат, силятся выбиться наружу, а выбившись, в свою очередь жмут масло.»
У нас все было так же. «Масло жать!» не кричали - видимо, никто не читал про бурсаков, кричали просто «ээээ-эй! ээээ-эй!», периодически наваливаясь на всех, кто ближе к углу. Помяловский сам, наверно, не был в такой группе, иначе знал бы, что выбраться изнутри было невозможно. Мне же пришлось однажды побывать в самом углу, и спустя минуту, я вдруг почувствовал, что ноги мои отрываются от пола, и я поднимаюсь, выдавливаюсь все выше и выше. И оказалось, что это принесло облегчение, так как давление с грудной клетки переместилось на нижнюю часть тела.
Заканчивалось все это вместе со звонком на урок, но однажды закончилось раньше и больше уже не повторялось. Произошло невероятное: пол в самом углу вдруг скрипнул и просел сантиметра на четыре. Все мгновенно очутились на своих местах и чинно ждали преподавателя. Дежурный доложил, что «там, в углу, пол сломался», был вызван директор, который пытался узнать, как это произошло, но никто ничего не знал.
Буйная энергия молодых «лосей» и «бычков» требовала выхода. И вот однажды в химическом кабинете, где вместо парт стояли столы и табуретки, кто-то, заметив табуретку в проходе, поставил на нее вторую. Без единого слова потянулись другие руки с табуретками, и в один миг выросла вавилонская башня до самого потолка. Потолки в старинном здании школы были высокие, более четырех метров, так что для того, чтобы забить последнюю табурету плашмя враспор к потолку, пришлось поставить стол на стол и еще на него табуретку, и башня стояла крепко. Без единого слова все отбежали подальше, а завершивший строительство взял свободную табуретку и метнул ее в основание башни, которая рухнула под ликующие возгласы всего класса. Надо отдать должное мебельщикам – ни одна из табуреток не была повреждена.
А вот учительские столы в классах были слабее. Однажды во время обычной толкотни, в конце перемены, кто-то своим телом навалился на торец стола. Ножки на другом конце стола, внизу, уперлись в чьи-то ноги. В результате удара стол слегка перекосило в параллелограм. Этого было достаточно, чтобы первого попавшегося, теперь уже умышленно, толкнули на стол, который теперь сложился окончательно. После этого стол быстро разобрали на палочки, досточки и аккуратно уложили их у стенки.
Вошедшему учителю дежурный доложил: «стол сломался»; опять же был вызван директор, последовал безрезультатный допрос, угрозы типа «ваши родители заплатят за это». Но урок-то надо было начинать! Поэтому последовала команда унести все обломки вниз, в кладовку, и принести другой стол. Это было то, что надо: вперед ринулись с десяток человек, каждый взял по палочке, построились в колонну и чинно, без единой улыбки вышли из класса. Директор раскрыл рот, но ничего не сказал. И правильно сделал.
Что это было, хулиганство? Совсем нет. Ребята в классе были разные: одни из рабочих, другие из полковников; одни - отличники без усилий, другие - едва троечники. Но не было никакого антагонизма, не было насмешек, не было драк. И учителя были, в основном, приличные, не вызывавшие к себе ненависти, как это было в бурсе Помяловского. Поэтому наши выходки я бы назвал словом, которое тогда было в ходу и среди нас: шкодничество. Мы были беззлобными шкодниками, и так как это было в выпускном классе, то подспудная причина лежала, видимо в нетерпении: когда же эта долгая школа наконец закончится?
Но были и учителя, которые своим недобрым, брюзгливым отношением так и провоцировали нас на трюки. Особенно неприятна была учительница истории, и вот однажды, перед ее уроком, ребята вывинтили шурупы из дверной ручки на внутренней стороне двери класса, потом вставили их назад так, чтобы ручка только не упала под действием собственного веса. Расселись по местам и стали ждать. Дверь открылась, и учительница вошла, как всегда, с портфелем в левой руке и классным журналом в правой. Чтобы закрыть за собой дверь, она переложила журнал под мышку левой руки, а правой потянула на себя ручку двери. Дверь была высокая, тяжелая, и требовала приложения значительного усилия, но тут ручка неожиданно легко отделилась от двери и учительница села на пол. В классе ни звука. Она сидит на полу, обе руки заняты, не понимает, что произошло, ошалело озирается и, наконец, кричит: - Ну помогите же мне встать! Пока одни поднимали ее и усаживали за стол, другие с деланным сочувствием поставили ручку обратно на шурупы и пообещали, что подобная неприятность больше не повторится.
В другой раз дело было так. Что такое стрельба из трубочки жеваной бумагой - известно всем. Но в те времена мы еще пользовались промокашками, а промокашка легче жевалась, быстро намокала и очень хорошо прилипала к цели. Один из наших лучших рисовальщиков, изобразивший на клочке бумаги смешного чертика, додумался прицепить эту картинку к жеваной промокашке отрезком нитки длиной сантиметров пятнадцать, и потом выстрелил в потолок. Успех был полный: картинка закачалась и завертелась под потолком на легком ветерке ввиду открытых форточек.
За дело немедленно взялись еще человек десять, и вскоре под потолком затанцевали множественные зверюшки, гномики, новогодние елки (был конец декабря). Вошедшая в класс преподавательница литературы остановилась в изумлении и стала с интересом расспрашивать, кто автор той или иной картинки. Похвалив лучших, она деловито села за стол, и урок прошел без всяких отвлечений. А в конце урока, узнав, что следующий – история, она порекомендовала нам снять все это.
Как вы уже догадываетесь, мы ничего снимать не стали, тем более, что сделать это было непросто, понадобились бы лестницы или щетки на длинных палках. Едва появившись, учительница истории подняла крик и велела немедленно убрать все это безобразие. Что мы и стали с готовностью делать, швыряя в потолок тряпки для вытирания мела с доски и не особенно стараясь попадать, куда надо. Одна из тряпок зацепила учительницу, она в гневе отправилась к директору и сообщила ему, что мы обезобразили весь потолок, а потом стали кидаться в нее тряпками.
В помяловской бурсе это все закончилось бы всеобщей поркой. Но сто лет спустя – ничего, миновало. Прогресс...
Иосиф Бененсон
18 декабря 2011 г.
