На детской
площадке, среди предков и бебиситеров, следивших за своими подопечными, иногда
можно было видеть интересного мужчину неопределенного возраста. Он приводил с
собой двух хорошеньких близнецов, лет, примерно, трех от роду, которых можно
было здесь увидеть только вместе с ним. Ни с кем другим.
Обычно я довольно
точно угадываю возраст людей, и тот факт, что я терялся в оценке лет этого
мужчины, не давал мне покоя. Спросить в лоб не всегда удобно, и я пошел
окольным путем. Заговорив с ним однажды о погоде, я перевел разговор на детей.
- Какие хорошие
малыши! Это ваши дети, или внуки? Или... вы с ними работаете?
- Ни то, ни
другое, ни третье.
Он подождал,
наблюдая, как поднимаются мои брови, слегка улыбнулся и продолжал:
- Это мои братья.
После смерти матери отец долго жил один, но потом решил жениться. Моя мачеха
существенно моложе меня, и – вот результат. Конечно, они мне как бы
полу-братья, но фамилия и отчество у нас одинаковые и, что более важно, у нас
одинаковая игрек-хромосома. Так что – мои братья, и всё тут.
- А вы в этом
уверены? – не удержался я.
- Уверен, – спокойно
ответил он. Я сделал анализ на ДНК, втайне от отца, конечно, чтобы не
расстраивать его своим вторжением в его личную жизнь. Я не подозревал её, она
очень хорошая женщина. Просто у меня профессия такая, люблю полную ясность. Но
извините, я отлучусь на минутку, мои братья, кажется, что-то не поделили.
Вот так совсем
быстро мы с ним перешли на доверительный тон взаимоотношений. И поэтому в
следующий раз я, как бы в продолжение нашего разговора, спросил его:
- А свои дети у
вас есть?
- Нет, к
сожалению...
- И вы не женаты?
- Нет, к
сожалению... Мог бы, конечно, жениться, и не раз, но... сам виноват, точнее –
моя профессия. Люблю полную ясность, а в таких делах что-то, видимо, должно
оставаться за кадром.
Похоже, я понял
его. Но что же это за профессия такая? Психолог? Следователь?
- Нет, профессия
моя дизамбигуатор, - начал он. - У программистов это слово означает название
программы, позволяющей ориентироваться в случаях двусмысленности или многозначости
информации. Вот и я тоже: проясняю неясное, только не в программах, а в людских
отношениях.
- Консультант,
значит?
- Нет-нет,
советов я не даю, и это прямо написано на моей вывеске. Ко мне обращаются
тогда, когда побывали уже у всех возможных консультантов, но удовлетворения не
получили. Или в начале, когда еще не знают, к кому бы обратиться.
- Ну хорошо, а в
какой области вы работаете?
- Область не
имеет значения.
- Вы что,
энциклопедист?
- Нет, просто я
умею слушать и задавать вопросы.
В этот момент
младшие братья затеяли потасовку и старший поспешил к ним на разборку.
- Ты хочешь первым
полезть на эту горку? - обратился он к одному из них.
- Да, хочу! –
ответил тот с вызовом.
- А как ты
думаешь, твой брат мог бы разрешить тебе полезть первым?
- Не зна-аю, -
ответил мальчик, сбавляя тон.
- Ну, кажется ты
все понял. И ты тоже. – Последнее относилось уже ко второму малышу, после чего
старший брат направился обратно ко мне, а я тем временем успел про себя оценить
его действия: ни одного упрека, ни одного приказа. И теперь кто бы ни полез
первым, другой будет тоже удовлетворен, так как произошло это с его разрешения.
- Наверно, ваш
отец очень богат? – спросил я, когда он опять уселся рядом со мной.
- Это первое, что
приходит людям на ум, - ответил он, - но мой отец ничего такого не имеет. Даже
воблы, чтобы обвешать кровать возлюбленной, как шутили когда-то.
- Аа, в таком
случае, полагаю, вам пришлось в этом профессионально разбираться.
- Вы правы. Я
принципиально не вмешиваюсь в дела отца, но когда молодая красивая женщина, ни
разу не бывшая замужем, соглашается выйти за старого человека без всякой
видимой выгоды... Ведь уже при разнице в возрасте в пятнадцать лет мужчина не
может быть ею любим, что бы она ему ни говорила, я это знаю по собственному
опыту. Вернее, она может любить его на некотором расстоянии, но при сближении
до дистанции поцелуя она должна обладать достаточной выдержкой, чтобы не
выказать своей неприязни к его морщинистому лицу. И при этом точно знать, ради
чего она это делает.
- Да, конечно, вы
не могли оставить эту тайну нераскрытой...
- Дело не в
тайне, у меня были естественные опасения за отца – здоровье, возможные
конфликты, разочарование. Но говорить с отцом напрямую я не мог: он был
влюблен, дело шло к женитьбе, и на всё, что бы я ему ни сказал, он бы с улыбкой
отвечал: яйцо, не учи курицу! петуха, вернее! ты ведь знаешь, что я всё это и
сам знаю!
- А с ней
поговорить вы тоже не решались?
- У меня против
нее ничего не было. Хороша, приятна в обращении, работает в поликлинике, куда
отец ходит, там и познакомились. Спросить просто: а зачем это вам? Это было бы
слишком грубо.
- Я говорил вам о
любви на расстоянии, - продолжал он, - так вот для этой цели мой отец
действительно хорош: высокий, статный, бодрый. К тому же он умен, с ровным
характером, без вредных привычек, без хронических заболеваний – это-то уж она
точно знала из его медицинской карточки. Заглянув как-то в кабинет отца, я
увидел на столе его фотографию молодых лет, которая обычно хранилась в семейном
альбоме. И тут туман начал рассеиваться: она хотела от него ребенка. Но оставались
еще вопросы. Во-первых, отец должен сам вырастить своих детей – такова одна из его
жизненных установок, а тут он мог уже и не успеть. И потому вряд ли бы согласился
на это. Во-вторых, зачем ей было выходить замуж? Она могла бы получить желаемое
и без этого.
- Как оказалось,
рассуждал и действовал (вернее, бездействовал) я правильно, но её я недооценил.
Она действительно забеременела, несмотря на возражения отца, но когда он узнал,
что будет двойня и она попрежнему хочет за него замуж, он был счастлив. А
насчет любви? Позже я присмотрелся к ней: она из тех женщин, которым мужчина, в
биологическом значении этого слова, не нужен, кроме как для зачатия, но видеть моего
отца все время вокруг и поблизости ей приятно. Когда у меня выдается свободное
время, они могут дать мне братьев на денек, к моему огромному удовольствию. Вот
как сейчас.
Почему он мне все
это рассказывал, чем я расположил его к себе? Наверно, просто тем, что я тоже
прогуливал малышей, что я умею слушать, что я... в общем, не знаю. Меня он ни о
чем не расспрашивал, и это меня вполне устраивало: никаких особенных рассказов
для него у меня не было. А у него их, наверно, целый сундук, учитывая его
редкую профессию. И я всегда с нетерпением ждал его следующего появления на
детской площадке.
- Да, вот вчера
была у меня встреча с советом директоров одной компании, - рассказывал он в
следующий раз. Девять человек, один из них председатель, срок его полномочий
истекает и надо провести выборы нового, или переутвердить этого. По их уставу
голосование тайное, полным списком, в котором нужно отметить только одного, и
побеждает тот, кто наберет хотя бы пять голосов. Понятно, что такой может оказаться
только один. Голосовли они уже много раз, но никто не набирал больше четырех
голосов, и даже при этом явного лидера не было видно. Кто-то порекомендовал им
пригласить меня.
Для начала я
сказал, что хочу задать всем пару вопросов, и чтобы сделать это быстро и с
надеждой на полную откровенность, мы проведем это в форме тайного голосования.
На чистых бюллетенях пусть каждый, кто определенно не хотел бы быть председателем совета, поставит нолик где нибудь в
углу, а все остальные – любую закорючку или вообще ничего. Процедура заняла не более минуты, и оказалось,
что таких три человека. Тогда я попросил их повторить процедуру, но пусть
поставят палочку только те, кто определенно хотел бы быть председателем совета. Таких оказалось тоже три, и всем
стало ясно, что трем остальным безразличо: выберут – хорошо, не выберут –
никаких огорчений.
Тогда я
предположил, что в совете имеются негласные фракции – группы людей человека по
два-три, поддерживющих определенного кандидата, В этом нет ничего плохого,
добавил я, это бывает при любых выборах. Двух фракций быть не может, так как фракция
в пять или более человек выбрала бы своего кандидата с первого раза. Скорей
всего их три, с одним активным лидером в каждой, плюс какое-то количество
неприсоединившихся одиночек, отдающих свои голоса в соответствии со своими
симпатиями или по результатам предыдущего голосования.
Такова картина,
закончил я, направляясь в коридор, а вы, думаю, еще раз посмóтрите друг на
друга, на результаты предыдущих голосований, и примете правильное решение.
Позовите меня, если не получится. Минут через пять дверь отворилась, все,
выходя, по-очереди благодарили меня и пожимали руку. Это было приятно.
- Да, но почему
вы были уверены, что они примут правильное решение? И что в вашем представлении
было правильным решением?
- Правильным
решением было такое, при котором выборы состоялись бы, независимо от
конкретного результата. И это то, что они, как совет в целом, в конце концов
хотели. Своими рассуждениями я дал им понять, что бодаться можно до
бесконечности и надо трезво взглянуть на ситуацию.Что они и сделали.
- Хорошо, - не
унимался я, - но ведь существуют тысячи и тысячи различных коллективов,
проводящих голосование и завершающих его без всякой посторонней помощи.
- Конечно, - согласился
он, - но знаете, каким образом? Если среди них нет трезвой головы, способной
охладить пыл борьбы, они втихомолку начинают переманивать людей из одной фракции
в другую. А это чревато моральными издержками и часто приводит к разрушению
первоначально дееспособных коллективов.
В течение долгого
времени мой собеседник не появляся на детской площадке, но однажды вдруг, подойдя откуда-то сзади, он оказался
рядом со мной. Братьев с ним не было.
- Как видите, я
сегодня один, - начал он, - и скорей всего я здесь больше не появлюсь, Но я не
мог исчезнуть не попрощавшись. Мои худшие опасения, к сожалению, оправдались:
отец не смог перенести эмоционального напряжения последних лет, с ним случился
инфаркт и через несколько дней его не стало. Всё это время я не отходил от его
постели, он был очень угнетен и постоянно напоминал мне, что я должен
позаботиться о детях. Я успокаивал его всеми возможными словами, но было видно,
что его беспокоил и другой вопрос, который он никак не решался высказать. Я
догадывался, о чем это, и старался отвлечь его разговорами о своей работе.
Сейчас я живу в квартире отца, вместе с братьями и их мамой; мы так решили,
чтобы в жизни детей было как можно меньше перемен. Так же, как и мои братья, я
называю её мамой, ей это нравится, а для меня это и того больше. Недалеко от дома
есть детская площадка, но вас там я, к сожалению, не встречаю.
Мы молча сидели
рядом, глядя на веселую возню малышей. Потом я спросил:
- Не вспомните ли
вы одну из историй, которую рассказывали отцу у его постели? Самую короткую.
- Была такая, -
ответил он. Ко мне пришел необычный посетитель, искренне верующий мужчина. Он
соблюдал все обряды и праздники, ходил в церковь, постоянно молился Господу
Богу, но у него складывалось впечатление, что его молитвы до Бога не доходят.
Он понимал, что это не по моей части, что я сейчас направлю его к священнику.
Но я должен бы догадаться, что он уже говорил со священником на эту тему. И что
мне наверняка известен совет священника: веруй, молись, Господь велик и
милостив. И тут мой посетитель четко изложил свою невероятную просьбу:
пожалуйста, взгляните на мою проблему с позиции разума и не бойтесь сказать мне
всё, что вы думаете из опасения поколебать мою веру. Этого не произойдет, но
мне нужна ясность, и это, как я понимаю, по вашей специальности.
Начало рассказа меня
заворожило. Мой друг (так я теперь называл его про себя) это заметил, слегка коснулся
моего локтя и продолжал:
- Необычный
посетитель, или теперь уже клиент, изложил свою просьбу в вежливой форме, но
фактически он поставил меня к стенке: я должен был соответствовать своему чину.
И мне пришел на память младший из моих дядьёв. Он был призван в армию в 39-м и
к началу войны был сержантом минометной роты где-то под Новоград-Волынском. Я
до сих пор храню его фотографию в военно-полевой форме. С фронта от него пришло
всего два письма, а потом пришло извещение: пропал без вести. Наряду с
похоронками таких извещений рассылалось много: накрыл ли снаряд и ничего не
осталось, или изрешеченный пулями оказался на уже занятой немцами территории,
где никто не занимался опознанием убитых. Но моя бабушка продолжала верить, что
сын жив и каждый день молилась богу за его возвращение. Она молилась за него до
самого конца войны и еще потом долгое время, и я вместе с ней верил, что
вот-вот откроется дверь... Но этого не произошло.
И тогда я
посмотрел на своего клиента и сказал:
- На всех
нехватает.
- Чего нехватает?
– не понял он.
- Всего
нехватает. Посмотрите вокруг. Не правда ли?
Он молчал, ожидая
разъяснения.
- Всего нехватает,
- повторил я, - и божьей милости в том числе.
Он смотрел на
меня, не моргая, я выдержал этот взгляд. Тогда он опустил голову и два раза
медленно кивнул.
Закончив, мой
друг грустно улыбнулся, я тоже попытался изобразить подобие улыбки, но вдруг мы
с ним оба громко рассмеялись и он сказал: - Помнишь Мопассана? Жизнь не так уж
хороша, но и не так плоха, как многим думается. Будет время – заходи, мой офис
здесь неподалеку, за углом.
Иосиф Бененсон
25 октября 2013
г.
