На плотинах
гидроэлектростанций всегда присутствуют похожие на табуретку сооружения, и
иногда можно заметить, как они медленно движутся вдоль плотины. Это козловые
краны, служащие для подъема и опускания затворов. На фотографии, сделанной со
стороны нижнего бьефа, то есть низкой воды, можно рассмотреть эти затворы (в
виде больших плоских щитов), которые сейчас закрыты и остаются закрытыми бóльшую
часть года.
Собственно к
работе гидростанции эти затворы отношения не имеют. Вода из верхнего бьефа по
трубам поступает на роторы турбин, встроенных в тело плотины, а турбины
приводят в действие электрогенераторы. Затворы же необходимы для того, чтобы
сбрасывать излишние и опасные паводковые воды.
Рядом с рельсовым
путем козлового крана обычно имеется и железнодорожный путь, используемый, чаще
всего, для служебно-ремонтных целей. В конце плотины крановый путь
заканчивается, а железнодорожный, естественно, идет дальше по земле, соединяясь
где-то с местной сетью железных дорог. Такова в общих чертах картина места, где
произошло событие, о котором я собираюсь рассказать.
Я тогда работал в
институте грузоподъемных машин, и мне довелось участвовать в испытаниях плотинного
козлового крана на Куйбышевской (ныне – Жигулевской) ГЭС. У нас была
передвижная лаборатория - небольшой автобус типа ПАЗ, в котором размещались
приборы, оборудование, а также несколько сидений для персонала. На этом
автобусе мы и прибыли на ГЭС и потом каждое утро ездили на работу - из
гостиницы на плотину, а к вечеру – обратно. Чтобы въехать на плотину к нашему
крану, надо было пересечь тот самый железнодорожный путь. В целях безопасности
дорогу здесь преграждал простой шлагбаум, обычно запертый на висячий замок.
Утром охранник пропускал нас через шлагбаум и запирал его за нами, а вечером
выпускал обратно.
Водителем
автобуса был Петя Грачев, серьезный, непьющий мужчина лет пятидесяти. Он был
трудолюбив и аккуратен, хорошо следил за автобусом, сам делал весь текущий
ремонт, и был предельно осторожен на дорогах: достаточно сказать, что даже на
шоссе, где в те времена порой не было видно ни одной машины ни спереди, ни
сзади, он никогда не ездил быстрее пятидесяти километров в час. Этим он выводил
из себя ехавших с ним сотрудников, которые нет-нет да и призывали его прибавить
газку, но он бывал непоколебим. А на подъемах, когда мотор урчал сильнее, Петя по-детски
подпевал ему, подражая его звуку и как бы помогая, и не обращал внимания на
добродушные усмешки товарищей. И никогда с Петей не случалось никаких дорожных
происшествий, воистину – береженого и бог бережет. В этой поговорке «береженый»
означает «осторожный, осмотрительный», и роль бога здесь выглядит не основной,
а скорее дополнительной к заботе самого человека о собственной безопасности.
В один из дней,
закончив работу, мы заняли свои места в автобусе и, подъехав к шлагбауму,
остановились перед железнодорожным путем. Охранника поблизости не было, оказалось,
он довольно далеко от нас; услышав Петины сигналы, он медленно пошел в нашу
сторону. Тем временем кто-то рассказал анекдот, потом другой, потом вспомнили
одного бывшего сотрудника по фамилии Гринёв, который не выговаривал звук «р», и
его телефонные разговоры часто начинались так: --Здгавствуйте, с вами говогит
Ггинёв. Не понятно? Пгоизношу по буквам: Ггигогий, Гаиса,... Автобус наполнился хохотом. Петя, не
принимавший участия в рассказах, развернулся назад и сдержанно улыбался самым
удачным шуткам. Никто и не заметил, как охранник оказался рядом, снял замок, и мы
увидели только, что шлагбаум пошел вверх. Петя завел мотор, автобус медленно
переехал через путь, и почти тут же позади автобуса раздалось
чух-чух-чух-чух... Прошел паровоз, один, без вагонов..
Автобус стоял,
все оцепенели, и сколько это длилось – неизвестно. Охранних молча ожидал,
опустив глаза; он не мог видеть паровоз, путь с той стороны ему загораживало
длинное здание. Машинист же наверняка не смотрел вперед – здесь обычно никого
не бывало, да и выскочили мы на путь совершенно неожиданно. Паровоз могли бы
увидеть мы сами, кто-то из нас, но облако хохота оказалось непроницаемым.
В гостиницу мы вернулись
в полном молчании, и ни завтра, ни послезавтра, и вообще никогда друг с другом
на эту тему не разговаривали, хотя и виделись почти каждый день. Да и что
говорить? Родились второй раз, как сказал бы художественный писатель? Да нет,
просто не умерли и продолжали жить дальше, хотя и не береглись мы тогда, в те
минуты. А помог ли нам бог, несмотря на нашу беспечность, или оно само так
получилось, определить невозможно. Для меня такой вопрос был не нов, потому что
в похожей ситуации я уже побывал, когда мне еще не было шести лет.
Весна 1941 года
была тревожной: ходили упорные слухи о предстоящей войне. По радио постоянно
звучали песни типа «...Мы мирные люди, но наш бронепоезд...», «Если завтра
война», а в свежем фильме «Тимур и его команда» дядя Тимура с военным эшелоном
отправлялся вроде как бы и на войну. Населению в Москве раздавали противогазы, у
нас дома было штуки три, а после войны мальчишки резали резину масок на
рогатки. Отец обычно отправлял меня с мамой и маленькой сестрой на лето к своим
родителям в деревню, в Белоруссию, но в этот раз он никак не мог достать билеты
- повидимому, количество поездов в связи с приготовлениями к войне было
сокращено.
Наконец, он
вернулся с работы радостный: есть билет! И мы выехали на запад в ночь с
двадцать первого на двадцать второе июня. Утром, когда поезд остановился на
станции Орша, было объявлено, что началась война, и велено покинуть вагоны всем,
кроме военных, следовавших в свои части. Сестре было полтора года, она еще
спала; надо было собрать вещи, были и чемоданы, которые занесли в вагон
провожавшие. Кого-то надо было попросить о помощи, но и другие пассажиры были в
полу-паническом состоянии. Короче, поезд тронулся, мы поехали дальше и часа
через три прибыли в Борисов. Оттуда до деревни было двадцать пять километров по
шоссе.
На станции нас
встречали борисовские родственники отца, успевшие получить две телеграммы. В
первой было – встречайте, во второй – немедленно отправляйте обратно. Но касса
билетов уже никому не выдавала, строгий приказ. Тогда мама с двумя детьми на
руках и со слезами на глазах вошла к начальнику станции, показала билет, по
которому она только что приехала, объяснила своё отчаянное положение - ехать в
деревню навстречу фронту нельзя – и над нами сжалились, втиснув в битком
набитый поезд из Минска. Мы благополучно проехали по мосту через Березину, а спустя
два часа его разбомбила вражеская авиация.
В конце июня
немцы были уже в деревне, где мы собирались провести лето, а в августе мои дед
и бабушка были расстреляны на краю рва, который сами перед этим и вырыли. Их
имена упомянуты в самом конце вот этой короткой заметки: http://rpp.nm.ru/pamiat/pamiat6.html
. Все борисовские родственники отца также погибли. Только одна из них, Дина
Бененсон, догадалась и сумела уйти в партизаны, провоевала до дня освобождения,
и после войны приезжала к нам, украшенная орденами и медалями.
Как видим, обе
случившиеся со мной истории идентичны не только в отношении счастливого (для
меня) конца, но и в смысле неприменимости к ним пословицы «береженого и бог
бережет», поскольку участвовавшие в них группы людей не проявили должной
осторожности, осмотрительности. Я задаю себе вопрос: о чем думал мой отец,
отправлявший нас к себе на родину, от которой до германской границы было всего
каких-нибудь триста пятьдесят километров, и война уже висела в воздухе, и
билеты на поезд почти не продавались? Почему против этого не возражала мать и
жившие с нами её родители? Ответы я могу вообразить только такие: детям были нужны
свежий воздух и свежее молоко, а их деду и бабушке - радость общения со
внуками. И во время Первой Мировой войны там уже побывали немцы, постояли и
ушли, не причинив никому вреда. И потом «от тайги до британских морей Красная Армия
всех сильней». Но все подобного рода ответы составляли лишь эмоциональное
облако, которое оказалось непрозрачным для моих родителей. Просветить его могла
бы информация о преследованиях евреев в Германии в предвоенные годы, и кое-кто
в России такой информацией обладал. Но от населения её скрывали.
Как я уже говорил,
ввиду того, что обе истории имели хороший конец, определить, помогал ли нам
бог, несмотря на нашу беспечность, или же оно само так получилось, определить
невозможно. Но возникает мысль исследовать волю божью в случае трагического
конца. Обычно в таком случае задают вопрос «за что?», подразумевая при этом некий
божий план. И если наказана сразу группа людей, значит надо искать что-то общее
между ними; это и будет ответом на вопрос «за что?».
Потратив уйму
времени и энергии, монах так и не получил ответа на свой вопрос. Что и понятно:
бог, если он есть, совершенно не интересуется делами людскими. Иначе всё на
земле было бы по-другому.
Иосиф Бененсон
4 мая 2013 г.
